Но это так, в сторону. Пока что - выдержки, хотя можно и всё интервью почитать, оно недлинное, но и при этом не самое неинтересное.
я поступил без экзаменов в Станкоинструментальный институт (знаменитый «СТАНКИН») — в то время, кстати, тоже имени Сталина. В вестибюле института было написано: «Наш институт основан и построен по личной инициативе товарища Сталина». Возможно, так оно и было, возможно — нет, проверить невозможно.
культ личности Сталина был чем-то само собой разумеющимся. Он не вводился — он просто был. Мы не представляли себе, что до этого могло быть как-то иначе. Мы даже слова-то такого не знали — культ. Но никакой народной любви к Сталину я не замечал. Да, когда он умер, многие плакали, и я тоже испытал некоторое потрясение, и мать, хотя мы ему не поклонялись… Понимаете, когда происходит такое космическое явление, народ испытывает шок. Даже те, кто, возможно, исповедовали оппозиционные взгляды, понимали, что что-то рухнуло, и будет ли дальше лучше — черт его знает.
Я был на его похоронах и прошел в Колонный зал живой. Да, была жуткая давка, но я об этом узнал потом... Прихожу после всего этого домой — мать и двоюродная сестра в слезах. «Где ты был, как ты прошел?» — «А что такое?» Они говорят: «Мы искали тебя, звонили по больницам, и нам сказали: приходите в морг, тут много тел, может, своего опознаете. Мы не знаем, кто тут кто».
все неподдельно восхищались Хрущевым, и Хрущев действительно себя вел совершенно не как Сталин — будто настал ясный день. Сталин показывался на людях два раза в год — 1 мая и 7 ноября делал короткие доклады. И еще в годы выборов он выступал на собраниях избирателей Сталинского района Москвы — там, где метро «Сталинская» (теперь — «Семеновская»). Хрущев же выступал практически каждый день. Он мог остановить машину и выйти к народу — просто так, непредвиденно.
Я гулял с няней — отец и мать работали, и няни были у нас всегда, до школы. Няню найти было легко. Как говорила мать, после 1932 года можно было выйти на бульвар, где на скамейках сидели крестьянские девушки. Подойди к любой и скажи: «Хочешь быть домработницей?» — «Да, с удовольствием!» Эти самые девицы были по очереди моими няньками, несколько их переменилось.
хотя название журнала «Мурзилка» — детское, он умудрялся давать то, что более солидные издания не печатали. Например, в 1939 году уже шла война, немцы бомбили Англию. Ни в одной центральной газете ничего подобного не сообщалось, а в «Мурзилке» была фотография: «Британские дети с учительницей прячутся в окопе от обстрела немецкой авиации».
В 1937-м или 1938 году отец пришел с работы и говорит матери: «Кольцова взяли». Я переспросил: «Какого Кольцова»? Отец посмотрел и говорит: «Я ничего подобного не говорил!» Я отвечаю: «Как так? Ты же только что сказал!» Мать вступает: «Тебе послышалось». И только в 1956 году, когда Кольцова стали печатать, я напомнил отцу: «Помнишь, ты сказал мне, что Кольцова посадили?» А он: «Я и не помню этого». Так, значит, и не вспомнил.
