Ну и, наконец, как обещал, третий пост по книге Травина - о реалиях советской жизни, экономики и политики, в основном из примечаний.
«Москва перенаселена, и скученность ужасная, и длиннейшие списки очередников, куда заносят лишь тех, у кого жилплощадь меньше 5 кв. метров на человека» [Восленский М. Номенклатура. Анатомия советского правящего класса. М., 2005, с. 311]. «Дома для номенклатуры воздвигает специальное строительно-монтажное управление. Дома эти — не типовые скоростройки, которые стали сооружаться при Хрущеве и получили в народе выразительное название «хрущобы». Это солидные и изящные строения с мягко скользящими бесшумными лифтами, с удобными лестницами и просторными квартирами. Расположены комплексы этих домов на Кутузовском проспекте, в районе Кунцева или Новых Черемушек. Стоят такие дома и поодиночке, вкрапленные среди других зданий в центральных, но тихих переулках столицы: например, знаменитый дом на улице Грановского напротив кремлевской столовой или дом на улице Станиславского» [там же, с. 309].
Профессор Борис Фирсов, возглавлявший в первой половине 60-х гг. Ленинградское телевидение, вспоминал о том, как во время острой, дискуссионной передачи «Литературный вторник» ему позвонил из Москвы председатель Комитета по телевидению и радиовещанию Н. Месяцев. Фирсов пишет: «...он спросил меня, что я думаю о передаче. Мой ответ был скорее одобрительным. И тем не менее, он предложил отключить передачу от Москвы, не прекращая трансляции в Ленинграде» [Фирсов Б.М. Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы. История, теория и практика. СПб., 2008, с. 439]. Фирсов отказался это делать и был вскоре снят с работы. Понятно, что при таком подходе властей практически в ста процентах случаев сами руководители СМИ цензурировали деятельность подчиненных, а потому прямых конфликтов начальников с журналистами фиксировалось не так уж много: все понимали заранее, что можно, а что нельзя.
Тележурналист Владимир Мукусев вспоминал, как даже в начале перестройки, когда он делал телевизионный мост «СССР — США», ему приходилось сталкиваться с дозированием информации: «Соединенные Штаты смотрели этот телемост в прямом эфире... В СССР телемост шел в записи, заново смонтированный после цензурной правки. Мне как режиссеру этой программы принесли стопку бумаг с расшифровкой отснятого материала. Синим карандашом было подчеркнуто то, что я обязан был вырезать. Кто был цензором телемостов, я не знаю до сих пор» [Мукусев В.В. Разберемся... Фрагменты интервью, выступлений, статьи, сценарии и расследования разных лет. М., 2007, с. 56].
«Принимали нас в пионеры почти всем классом, было нам по девять лет, и согласия у нас никто не спрашивал. А просто объявили, что такого-то числа будет прием в пионеры и примут самых достойных. В назначенный день нас повели в Музей Революции, благо он был за углом, на улице Горького. Выстроили в одном из залов, торжественно внесли знамя, и каждый из нас должен был произнести клятву перед знаменем» [Буковский В.К. И возвращается ветер... М., 2007, с. 89].
Один крупный российский менеджер вспоминал, что лишь в конце 80-х гг. он впервые услышал, что существует такой популярный фрукт — киви. А ведь этот человек в советское время был очень образованным представителем интеллигенции [Хоффман Д. Олигархи. Богатство и власть в новой России. М., 2008, с. 186].
Президент РФ Дмитрий Медведев вспоминал о временах своего детства: «И вот там (в Краснодарском крае — Д. Т.) я впервые услышал про «Райфлы», «Ливайсы» и про то, сколько это стоит. В Краснодаре цены были совсем другие, чем в Питере или Москве. Там уже в начале 70-х джинсы стоили 150-200 рублей... Для меня это вообще были какие-то фантастические деньги, как и для моей семьи, потому что отец тогда получал 300-350 рублей, а мать или не работала, или, когда работала, получала какие-то крохи» [Сванидзе Н., Сванидзе М. Медведев. СПб., 2008, с. 149-150].
Диссидент и «отсидент» Валерий Ронкин вынужден был в 1976 г., вернувшись из ссылки, обменять свою ленинградскую квартиру на жилплощадь в городе Луге Ленинградской области, поскольку ему запрещалось как «опасному элементу» жить в «столицах» и в населенных пунктах, расположенных на расстоянии меньше чем сто километров от них. Обмен потребовал доплаты. «Но платить всю требуемую сумму мы боялись — Вовка был маленький, с яслями надо было ждать очереди, иногда пару лет, и, следовательно, Иринка не могла бы устроиться на работу. В этих условиях нужно было иметь какой-то запас. Все это я честно поведал обменщику. «Дайте еще сто рублей, и я устрою вашего ребенка в ясли». Сто рублей мы ему дали, и Вовка получил место в яслях» [Ронкин В.Е. На смену декабрям приходят январи... Воспоминания бывшего бригадмильца и подпольщика, а позже политзаключенного и диссидента. М., 2003, с. 376-377].
Вот как описывал увиденное им в одном из крупных московских продовольственных магазинов ведущий обозреватель «Литературной газеты» Анатолий Рубинов: «В кабинет к директору знаменитого магазина попасть оказалось, однако, не так просто. Не обращая внимания на ожидающих, в тесную приемную входили ярко одетые люди... Известные личности весело прошмыгивали за дверь, из кабинета доносилось потом оживление, которое возникает, когда встречаются радующиеся друзья. Потом динамик звал Таню или Маню. Маня или Таня вбегали в хорошо накрахмаленном халате и тут же выходили с посетителями, беседуя тоже по-свойски, как любящие друг друга родственники. Опытные посетители объясняли: пошли в подвал — гастрономический или кондитерский» [Рубинов А.З. Откровенный разговор в середине недели. Очерки. М., 1990, с. 124].
А что же тем временем происходило в кабинете директора? Об этом журналист узнал, когда сам туда попал и пронаблюдал визит очередного просителя: «Гость внятным шепотком просил рыбки красненькой, какой-нибудь икорки, конфеток поприличнее...» [там же, с. 125].
Но почему же директор магазина удовлетворял просьбы посетителей? Да потому, что они, в свою очередь, могли его самого или кого-то из его знакомых чем-нибудь ублажить. В присутствии журналиста директор поговорил по телефону с известным кинодеятелем, а затем позвонил кому-то другому и предложил билеты на модный в те годы и почти недоступный для простых граждан фильм «Крестный отец» [там же].
Уже в то время многие молодые люди не хотели служить в армии, где царили дедовщина и откровенное издевательство. Рассказывали множество историй об армейских нравах. Например, такую — привезенную с военных сборов будущим журналистом Игорем Свинаренко:
«Помню, был у нас во взводе здоровенный курсант по фамилии Автократов — с филфака. Так в день на него тратилось пять-шесть пар сапог, а ходил он все равно в кроссовках. Происходило это так. Шагает взвод куда-нибудь по своим делам, а навстречу офицер:
— Стоять! А ну ты, который в кроссовках, бегом ко мне!
Автократов подбегает и пытается доложить.
— Молчать! — орет офицер. — Кто старший? Немедленно послать кого-нибудь бегом за сапогами для этого клоуна!
Комвзвода пытается что-то объяснить, но офицер ничего слушать не желает.
Приносят сапоги. Автократов пытается их обуть, но икры у него такие толстые, что в голенища не лезут. Офицер достает ножик и распарывает казенную кирзу. Автократов обувает наконец эти опорки, на которые наползают распоротые голенища. Вид не очень уставной:
— Гм... Обувай обратно кроссовки. А что же ты сразу не сказал? Только обмундирование испортили» [Кох А., Свинаренко И. Ящик водки. Т. 1. М., 2003, с. 30-31].
«Высоцкий, заработав во время гастролей в Америке и Канаде приличную сумму, покупает новый «шоколадный» «Мерседес». Это вторая машина подобной марки у Высоцкого, до этого он ездил на «Волге», «Жигулях», «БМВ». Но с тех пор, как в народе пошли разговоры о многочисленных «Мерседесах» в коллекции Леонида Брежнева, Высоцкий тоже решает не отставать от моды» [Раззаков Ф.И. Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы. М., 2004, с. 258]. Как видим, мода на столь необычный товар задавалась не просто богатыми людьми, а самим генеральным секретарем ЦК КПСС.
Из воспоминаний журналиста Игоря Свинаренко: «Жил я тогда, как и заметная часть советского народа, по такой схеме: с утра на работу, в 11.00 опохмелка, далее трудишься, а в 18.00 — в магазин, и вперед... Потребление шло так часов до двух-трех ночи. С походами за водкой к таксистам и в ресторан, — ларьков же не было круглосуточных» [Кох А., Свинаренко И. Ящик водки. Т. 1. М., 2003, с. 79].
Вот весьма характерная картина очереди середины 70-х гг. Она подана в юмористическом ключе, но люди того времени смеялись над подобным юмором именно потому, что он отражал реалии советской жизни, хотя порой в несколько гипертрофированном виде: «Стою в очереди, читаю журнал. На моей руке чернильный номер — 1358. Эх, думаю, журнала мне будет маловато. Надо было Большую Советскую энциклопедию с собой взять, томов восемнадцать. «Девушк, чо дают», — подлетает ко мне всклокоченный парень. Джинсы, сквозь зубы цежу я. Луи? Милтонс. Отрезные? Прямые. Халтура-а-а, разочарованно тянет парень, но, тем не менее, тоже встает в очередь» [Преображенская И. Недорогие джинсы // Юность, 1975, №1, с. 111].
А вот как вспоминает журналист Геннадий Красухин свою трудовую молодость на заводе. Мне обычно выписывали по 10 нарядов в месяц. Более опытным — по 15-20. Но и я, и бывалые радиомонтажники не спешили закрывать (подписывать у мастера) все наряды. Откладывали незакрытыми на следующий месяц. А закроешь все — и не миновать тебе урезывания суммы: специальный отдел на заводе следил за твоим заработком. Много заработал в этом месяце — в следующем норма оплаты будет снижена!» [Красухин Г.Г. Комментарий. Не только литературные нравы. М., 2008, с. 166].
Журналист Игорь Свинаренко вспоминает об одном своем знакомом, который «...как раз в 84-м вступил в партию и немедленно пошел на заметное повышение. Его тут же стал возить шофер на казенной «Волге», в том числе и на обкомовскую промтоварную базу за дешевыми импортными шмотками» [Кох А., Свинаренко И. Ящик водки. Т. 1. М., 2003, с. 100].
«Есть ли у завсектором (ЦК КПСС — Д.Т.) собственная дача? Иметь ее не принято, также как частную автомашину. Формального запрета нет, но это рассматривается как вольнодумство, как неуверенность в своем номенклатурном будущем. Поэтому дачу завсектором приобретет, но на имя родителей, а автомашину запишет на взрослых детей или на брата» [Восленский М., с. 315-316].
Вот какую информацию о своих доходах дал в мемуарах генерал Юрий Чурбанов — зять Леонида Ильича Брежнева, занимавший во времена правления тестя пост заместителя министра внутренних дел: «Должностной оклад заместителя министра внутренних дел, я уж не говорю — первого заместителя министра — порядка 550 рублей. Выплата за генеральское звание — 120-130 рублей. Плюс — выслуга лет. На момент увольнения у меня выслуга составляла 29 с хвостиком, то есть я расписывался в ведомости за 1100 рублей. Нам с женой, которая тоже работала и имела оклад 250 рублей, вполне хватало. Кроме того, как член коллегии я имел талоны на питание» [Чурбанов Ю.М. Мой тесть Леонид Брежнев. М., 2007, с. 54]. Оклад жены примерно соответствовал средней по стране зарплате, так что информация Чурбанова дает неплохое представление о соотношении доходов рядовых граждан и высокопоставленных руководителей. По оценке Восленского, «завсектором ЦК получает фактически 1154 рубля в месяц — почти в пять раз больше, чем среднестатистический рабочий или служащий» [Восленский М., с. 283].
О том, как выглядели овощебазы к середине 80-х гг., вспоминает мэр Москвы Юрий Лужков, который тогда начал заведовать этим хозяйством: «Склады превратились в склепы, содержимое которых не хранилось, а уничтожалось. Гниющие овощи затем развозились по государственным магазинам, где покупатели могли лишь возмущаться, глядя на почерневшую морковь, вялую зелень и гнилую картошку. Продавцы магазинов, торгуя гнилыми овощами, часто повторяли одно и то же: «Не нравится — не ешьте» [Хоффман Д., с. 71-72].
«Была мокрая, поздняя осень, и хозяйство, взявшее на себя морковную специализацию, явно не справлялось с уборкой. На помощь прислали, естественно, горожан, в данном случае сотрудников одного из научно-исследовательских институтов. Доценты и кандидаты с остервенением выцарапывали, выковыривали из земли ножичками и вилочками морковки...» [Лисичкин Г.С. Тернистый путь к изобилию. Очерки. М., 1984, с. 293-294]. Присылать ученых и студентов на уборку оказывалось проще всего, поскольку они были наиболее очевидными «бездельниками», т.е. их не требовалось отрывать от станка, на котором даже в период уборки урожая должна была производиться важная продукция.
Диссидент Владимир Буковский описывает в мемуарах почти анекдотическую историю одних своих знакомых: «Однажды я неожиданно застал их в ожесточенном споре. Вся семья, включая старую бабку, спорила о Ленине. У каждого было свое представление о том, чего же хотел Ленин, во что верил и какие принципы исповедовал. Но что меня больше всего поразило — они цитировали Ленина, и каждая цитата опровергала другую. Такой эрудиции я в них не предполагал. Ленина они не любили, семья была верующая, и никогда раньше не замечал я, чтобы их интересовали взгляды Ильича. На следующий день зашел я к ним опять — и опять застал их в споре о Ленине. Что за черт, какая их муха укусила? И так недели две. Я уж стал из терпения выходить: о чем ни заговорю, их все на Ленина сносит... Внезапно все разъяснилось анекдотическим образом. Оказалось, что за отсутствием туалетной бумаги снесли они в туалет Полное собрание сочинений Ленина. Естественно, каждый из них видел разные страницы этого собрания, с различными статьями, а иногда и разных периодов, и, конечно, они не могли прийти к единому мнению, что же он проповедовал» [Буковский В.К., с. 97-98].
Журналист Отто Лацис однажды описал, как попросил колхозных рыбаков на Дальнем Востоке продать ему кетовой икры. В поселковом магазине не было ничего, кроме хлеба, чая и сахара, а кушать очень хотелось:
«— То есть как это продать? — грозно обернулся ко мне мастер. — Как это я могу продать колхозное имущество? Вы что обо мне думаете?.. Не продам. Угостить — другое дело.
Деревянной лопаткой, которой помешивал икру, мастер опрокинул на лист пергамента розовую горку, какая только умещалась на ладони, — килограмма полтора. Через пять минут мы с попутчиками, рассевшись вокруг стола, таскали столовыми ложками икру и запивали чаем» [Лацис О.Р. Искусство сложения. М., 1984, с. 322].
Журналист Геннадий Красухин вспоминает, как в 1972 г. собирался поехать с женой в ГДР в составе туристической группы Союза писателей: «Старые большевики — члены выездной комиссии — наотрез отказывались рекомендовать жену к поездке, хотя вместе с ней был на заседании заместитель главного редактора журнала «Пионер» (потом редактор легендарной «Учительской газеты») Владимир Федорович Матвеев. «Работает она у нас, — объяснял комиссии Матвеев, — деньги получает по договору. Вот и договор», — показывает. «Но это же нештатная работа!» — устанавливают старики. «Полуштатная», — поправляет Матвеев. «Все равно. Она не работает в штате, — говорит комиссия. — Рекомендовать к поездке не можем» [Красухин Г., с. 457-458].
Очень откровенно рассказывает об этом известный тележурналист Владимир Мукусев: «Я вступил в партию из карьерных (именно карьерных, а не карьеристских!) соображений. И сегодня глупо это скрывать. Тогда действовала система, при которой нельзя было занять следующую ступеньку в иерархической лестнице, не будучи членом партии. Что это означало для меня? Возможность работать еще больше... Например, разве смог бы я... поехать в Афганистан, если бы не был членом партии? Конечно, нет. Кстати, такая ситуация была не только у нас в редакции — везде» [Мукусев В., с. 136].
Те, кто имел возможность часто выбираться за рубеж, неплохо знали, где, что и как следует приобретать с наибольшей выгодой. «В Югославии дешевый мохер, в Болгарии можно купить замшевую куртку, в ГДР следует покупать обувь «Саламандер»... А в Венгрии лучше всего купить «феррарку» — шерстяную кофточку, на которой написано «Феррара», «Стар», «Лорд», но все равно она называлась «феррарка» [Рубинов А.З. Веселые похоронные истории. М., 2005, с. 234].
Когда известный советский танцовщик Рудольф Нуреев впервые оказался в Париже, значительную часть заработанных на гастролях денег «он потратил в роскошном магазине игрушек «Ле Нэн Бле» («Голубой гном») на улице Сент-Оноре. Там он играл с самым дорогим электрическим поездом, который в конце концов и купил. Соловьев (другой ведущий солист балета Кировского театра — Д.Т.) радовался этому приобретению не меньше Рудольфа; оба сидели почти всю ночь, глядя, как поезд бежит вверх, вниз, поворачивает по игрушечной колее, которую они разложили на полу в своем номере» [Солуэй Д. Рудольф Нуреев на сцене и в жизни. Превратности судьбы. М., 2000, с. 156].
Вот, например, история, относящаяся к 1974 г.: «Московский книжный магазин № 170 за одну расчистку складов уничтожил 153 189 изделий, главным образом нарядно напечатанных на добротной, чуть ли не атласной бумаге цветных плакатов. Например, плакат «Поднимай стекло в таре подъемником» [Рубинов. Откровенный разговор в середине недели, с. 174]. Сегодня, наверное, даже трудно представить себе, зачем вообще потребовался такой плакат и кто его должен был читать.
Естественно, это касалось не только книг, но и всякого товара, который нельзя было купить свободно. Порой его «выбрасывали» даже не на прилавок, а где-то посреди улицы. Вот, например, воспоминания журналиста Анатолия Рубинова о проблемах, возникших в Москве со стиральным порошком: «Помню, как,у станции метро «Коломенская» остановился грузовик и с него сверху вниз стали продавать пестрые коробки так, как продают сейчас яблоки на осенней ярмарке... Брали по десять коробок, по двадцать. Вагоны метро от «Коломенской» до «Сокола» запахли «Лотосом», лиц многих пассажиров было не видно — их заслоняли красивые коробки» [Рубинов А.З. Кардиограмма очереди. М., 1988, с. 17].
Специалисты разъясняют, что происходило в недрах библиотек, куда читатель не имел доступа. «В лучшем случае библиотекарь выстраивает из претендентов на них (на книги — Д.Т.) многомесячную очередь, а чаще всего эти книги оказываются в закрытой части фонда, которая составляет в библиотеках разных регионов от 30 до 70 процентов всего абонемента. Эти книги либо вообще не доходят до читателя, либо же выдаются особо доверенным, знакомым. Ясно, что такая выдача ничего общего с «обслуживанием читателей» не имеет — это неформальный канал получения книг. Сплочение группы «своих». Присваиваемый закрытый фонд как бы становится заменой домашнего книжного собрания библиотекаря, его друзей» [Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Интеллигенция: заметки о литературно-политических иллюзиях. СПб., 2009, с. 15].
Вот зарисовка из лета 1978 г. «В Ленинграде опять проблема — билетов на Москву нет. Пока, заняв очередь, я раздумываю, что делать, появляется парень (поездной электрик) и предлагает желающим поездку без билета: "Деньги — мне". Несколько человек собираются вокруг него. Я раздумываю — снять меня с поезда за безбилетный проезд проще простого, но все-таки решаю рискнуть и подхожу к электрику. От очереди отделяются еще три парня, и мы всей толпой шествуем к поезду. Там нас распихивают по вагонам, вместе со мной в купе для проводников оказываются и молодые парни... В вагон зашли контролеры, заглянули в проводницкое купе, посмотрели на нас, о чем-то поговорили с проводником и ушли» [Ронкин В.Е., с. 387].
В самой известной ленинградской кофейне при ресторане «Москва» (носившей неформальное прозвище «Сайгон») собиралась городская богема. Любопытно, что посидеть в этом кафе было в принципе невозможно, поскольку там имелись лишь стоячие места. Общение и потребление кофе происходило стоя. Естественно, подобный «отдых» люди выбирали не от хорошей жизни, а потому, что фактически не существовало иной возможности встречаться.
Певец и композитор Андрей Макаревич рассказывает, как однажды в молодости сделал ремень для своей гитары из ремня от отцовского протеза: «...очень уж мне нравилась эта кожа, ничего подобного нигде нельзя было взять. Я вообще не устаю удивляться, как же быстро человек привыкает к хорошему — ведь ничего нельзя было купить, кроме товаров, необходимых для кое-какого поддержания жизни на биологическом уровне. Все остальное можно было только — достать. Или — нельзя достать. Чаще второе» [Макаревич А.В. Сам овца. Автобиографическая проза. М., 2007, с. 51].
При столовой ЦК КПСС на улице Грановского имелся буфет, который, по существу, являлся хорошо оборудованным продовольственным магазином [Восленский М., с. 305].
По своему образу жизни, работники, контролировавшие дефицит, приближались к элите общества, даже если это были простые продавщицы — хамоватые и необразованные. «Сидеть на дефиците» было престижнее, чем стать профессором или руководителем средней руки. Вот, например, зарисовка на этот счет, сделанная журналистом Анатолием Рубиновым: «На лучших местах в самых престижных домах творческой интеллигенции — в Центральном Доме литераторов, в Центральном Доме работников искусств, в Центральном Доме кино — всегда в центре, всегда на самом виду сидят прикинувшиеся благородными колбасницы, галантерейщицы, обувщицы, ювелирши, молочницы — конечно, не из тех, кто разносит молоко по домам, а из тех, кто торгует редким в ту пору швейцарским сыром со слезой. Сила их — в дефиците. Чем меньше в магазинах колбасы и галантереи, обуви и сыра, тем выше их могущество» [Рубинов. Веселые похоронные истории, с. 231]. Как ухудшалось положение в Москве, описывает Анатолий Рубинов. «Например, на Кутузовском проспекте был магазин «Вологодское масло». Задумывали его как магазин, в котором будет продаваться лучшее на свете вологодское масло, которое, по слухам, мажет на хлеб вся заграница. Возможно, заграница и мажет. Но сначала масло пропало в Вологде (сначала вологодское, а потом и всякое другое), а потом вологодское масло исчезло в «Вологодском масле», а вскоре и всякое другое. Дирекции магазина пришлось переделывать вывеску. Оттого что публика смеялась и писала в книгу жалоб: «Да какое же это «Вологодское масло», когда кругом один маргарин, да и тот «Солнечный» [там же, с. 250].
Вот какую картину обнаружил в 1979 г. заместитель министра внутренних дел СССР Юрий Чурбанов, когда заехал в маленький, рядовой магазинчик в узбекском городке Газли: «И что же мы видим? Мяса нет, продуктов раз-два и обчелся, даже сигарет, я помню, не было, только махорка, это сейчас махорка стала мечтой курильщиков (написано в самом конце перестройки — Д.Т.), а по тем временам отсутствие сигарет в магазине — уже ЧП. Спрашиваю удевушки-продавца: «Почему же даже сигарет нет?» Она отвечает: «Что привезут с базы, то и продаем». Тем временем к магазину стали стекаться местные жители, собралась толпа порядка 150-200 человек. Поздоровавшись, спрашиваю, как они тут живут, какие у них есть вопросы. И тут одна женщина, по характеру, видно, бойкая особа, говорит: "Товарищ генерал, вас здесь обманывают, пускают пыль в глаза, с продуктами у нас плохо, мяса мы не видим, на рынке оно стоит дорого, молока тоже нет"» [Чурбанов Ю.М., с. 8]. Заметки высокопоставленного чиновника, зятя генерального секретаря ЦК КПСС, особенно ценны, поскольку у него никак не имелось оснований очернять эпоху Брежнева. Судя по всему, он действительно видел в Газли эту убогую картину, весьма характерную для маленького советского городка рубежа 70-80-х гг.
А вот что написал в 1981 г. крупнейший специалист по сельскому хозяйству Геннадий Лисичкин о перспективах сельской жизни; «Итак, принимая решение поехать на работу в деревню или просто оставаясь там жить, надо прежде всего отдавать себе отчет в том, что какие бы деньги вы здесь ни зарабатывали, кормиться из магазина будет просто невозможно. В лучшем случае там можно покупать хлеб, соль, сахар, кое-что из круп. Но так и до язвы желудка можно дожить, если не вложить свою долю в подъем сельского хозяйства» [Лисичкин Г. Тернистый путь к изобилию. Очерки. М., 1984, с. 272-273].
Вот характерный анекдот того времени:
— Как у вас в Тамбове с мясом?
— С мясом-то хорошо... Вот без мяса плохо!
Сколько мяса вывозилось из Москвы этими несчастными гонцами, вынужденными мотаться за тридевять земель, чтобы накормить семью, посчитали уже в период перестройки. Вот что написал в своих мемуарах экономист Г. Попов, ставший в конце 80-х гг. председателем Моссовета: «По данным статистики, москвич съедал за один год 148 кг мяса. Немыслимое количество. По нашим подсчетам, он больше ста килограммов не ел. Значит, по меньшей мере треть мяса, которое в Москву поступало, развозилось потом по окружающим областям» [Попов Г.Х. Снова в оппозиции. М., 1994, с. 96-97].
А вот любопытное свидетельство женщины, которая жила в Полтаве в середине 80-х гг.: «Как-то раз, взглянув на витрины, заваленные большими говяжьими ушами и хвостами, я спросила у продавца: «А кто съел то, что посредине?» Опасливо оглядываясь по сторонам, он поднял указательный палец кверху: «Москва» [Дудаева А. Миллион первый. М., 2003, с. 96].
В итоге вышло так, что никакого научного планирования в СССР не получилось. Все заявления о научности оставались лишь на страницах оторванных от жизни учебников политической экономии. На деле же установился принцип планирования «от достигнутого». Если не вдаваться в частности, выглядел он следующим образом. К тому, что предприятие сделало за минувший год, прибавлялось несколько процентов. Это и становилось заданием на год очередной.
О «научности» подобного метода рассказывали всякие забавные байки, которые, впрочем, имели самое непосредственное отношение к действительности. Однажды в Грузии в одном из районов, где не растут цитрусовые, местные власти отобрали у спекулянтов 20 тонн мандаринов, привезенных откуда-то из-под Гагры. Конфискованное было продано государству. В итоге в сводке о выполнении этим районом годового плана социально-экономического развития появилась запись: «Мандарины. План (в тоннах) — 0, продано государству — 20, процент выполнения — 100». На следующий год району был спущен план — 23 тонны [Стреляный А. Социализм мысли против социализма чувства. Очерки. М., 1988, с. 24]. Ведь плановые органы не вникали в детали и не интересовались тем, что даже при самом жестком и «научно обоснованном» планировании мандарины не станут расти там, где для них не имеется подходящих климатических условий.
Несмотря на нелепости, планирование «от достигнутого» охватило всю экономику, но принципиально важным при этом оставался вопрос о том, как определять процент, накидываемый к достигнутому уровню. Должен ли он быть высоким или низким? Ведь сами предприятия, как выяснилось, добровольно не раскрывали плановикам свои возможности и даже стремились ввести их в заблуждение.
Вот любопытный пример торга, происходившего на самом верхнем уровне. Как-то раз в начале 80-х гг. премьер-министр потребовал от министра металлургической промышленности, чтобы Советский Союз начал производство нового сорта тонкой листовой стали. Это было указание сверху, указание партии, записанное в директивах по пятилетнему плану. Министр, не колеблясь, сказал: «Нет». Но затем добавил: «Если вы не дадите нам средств на строительство новых заводов и фабрик, мы этого не сделаем». При Сталине такого министра, наверное, расстреляли бы. При Хрущеве, возможно, уволили бы. А на закате брежневской эры с ним не случилось вообще ничего плохого [Хоффман Д., с. 401].
В примитивных экономиках сочетание централизованного планирования с репрессиями иногда доходит до трагикомических форм. Одна итальянская журналистка, побывавшая в Северном Вьетнаме в 1969 г., рассказала, что там всем гражданам, включая проживавших в отелях иностранцев, приказывали «мочиться отдельно, испражняться отдельно». «Эта система позволяла министерству сельского хозяйства собирать человеческие экскременты, не тронутые мочой, и затем превращать их в удобрения. За соблюдением системы следили власти. За людьми следили во время мочеиспускания и испражнения» [Фаллачи О. Ярость и гордость. М., 2005, с. 135].
Еще более ярко, чем в случае с хлебом, проблема дефицита выявилась в 70-80-х гг., когда денежные доходы населения заметно возросли и люди действительно стали «забивать склады» товарами. Вот, например, заметки журналиста Анатолия Рубинова, сделанные в 1984 г., т.е. еще до начала горбачевской перестройки: «Уже кончился мыльный дефицит, не стало больше дефицита постельного белья. Иные запасливые люди не знают, что делать с коробками стирального порошка, которого они напасли на десять лет. В универмагах вывешивают плакаты о «широкой продаже» наволочек и простыней — однако поздновато: в наших платяных шкафах такое множество комплектов для кровати, что они не продырявятся и через пятнадцать лет» [Рубинов. Откровенный рахговор..., с. 143].
И вот уже Косыгин приватно констатирует в беседе с чехословацким премьером Любомиром Штроугалом: «Ничего не осталось. Все рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят» [Андриянов В.И. Косыгин. М., 2003, с. 22б].
В итоге Косыгину приходилось руководить советской экономикой и распределять дефицитные ресурсы, используя все те инструменты бюрократического торга, от которых реформа, по идее, должна была нас увести. Вот весьма характерный пример того, как действовал Алексей Николаевич и как действовали сотни и-тысячи его подчиненных на нижних уровнях управления экономикой.
Однажды в начале 1968 г. Косыгин приехал в Западную Сибирь, чтобы лично посмотреть, как идет процесс нефтяных разработок, которому он уделял огромное внимание. Встречал его директор Усть-Балыкской конторы бурения Александр Филимонов. «Впереди — овраг. Филимонов берет Косыгина под ручку, чтобы тот ненароком не поскользнулся (в ботинках все-таки, не в унтах), и думает: «Ну где же фотографы? Единственный раз в жизни под руку с премьер-министром!» А вслух говорит: «Нам бы побольше таких вот бульдозеров ДЭТ-250, они очень хорошо зарекомендовали себя в наших болотах». Косыгин отвечает, что их производится всего 50 штук в год, но обещает помочь. Потом Филимонов просит помочь с мебелью, желательно импортной. Косыгин говорит: «Дайте миллион тонн нефти, мы ее продадим и купим вам мебель». Так и «сторговались» [Трапезников А.А. Виктор Муравленко. М., 2007, с. 247].
Так и делил Алексей Николаевич бульдозеры с мебелью, предоставляя несколько больше дефицитных благ тем, кто имел доступ к его «ручке», и несколько меньше тем, кто не имел. Преобразованиями же после 1968 г. он практически не занимался. Кстати, надо заметить, что, ко всему прочему, косыгинская реформа притормозилась еще и по политическим мотивам. В Чехословакии в 1968 г. похожие экономические процессы привели к Пражской весне, к намерению политической либерализации. Такого поворота событий не желали все советские лидеры, включая Косыгина. А потому от греха подальше следовало, как представлялось кремлевской верхушке, отказаться от всяких реформаторских экспериментов.
Вот, например, что написал социологам некий электрослесарь из Луганской области в ходе опроса советской молодежи, проведенного в январе-марте 1961 г.: «Победа близка! Уже в этом году мы фактически наступили на пятки США в производстве стали... Хочу быть председателем Всемирной Коммунистической Республики. Председатель — это, конечно, шутка. Главное же — Всемирная Коммунистическая Республика, которая откроет человечеству эру счастья и невиданных возможностей» [Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М., 2001, с. 220].
...когда социологи в марте-апреле 1966 г. спросили юных советских граждан о том, какую роль в осуществлении их жизненных планов играет комсомол, 53,8% ответили, что никакую, а еще 17,8% затруднились с ответом. По сути дела, немногим более четверти опрошенных полагали, что комсомол в их жизни действительно значим [Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Жизнь 2-я. Эпоха Брежнева (часть 1-я). М., 2003, с. 80]. Таким образом, коммунистические ценности продолжали привлекать, но опыт участия в работе Коммунистического союза молодежи оказывался негативным. Неудивительно, что со временем даже из числа комсомольских активистов стали выходить люди, интересующиеся не коммунистической идеологией, а конкретной рыночной практикой.
Социологический опрос, проведенный в августе-сентябре 1960 г., выявил, что 52,8% респондентов считают жилищную проблему главной из всех экономических проблем. В то же время недостатки бытового обслуживания всерьез волновали лишь 10,2% опрошенных [Грушин Б.А. Эпоха Хрущева, с. 128].
По данным другого опроса, осуществленного в феврале-марте 1971 г., мы можем судить о том, насколько советские люди были обеспечены различными товарами. Лишь 2,3% респондентов ответили, что у них в семье есть автомобиль. С бытовой техникой дело обстояло получше, но все же далеко не идеально: лишь 28,6% опрошенных сказали, что обладают холодильником [Грушин Б.А. Эпоха Брежнева (часть 1-я), с. 324]. Естественно, в подобной ситуации люди мечтали хоть о каком-нибудь автомобиле и хоть о каком-нибудь холодильнике. Им казалось, что советская экономика, быстро наращивающая объемы производства, способна будет рано или поздно обеспечить их необходимыми товарами. О том, чтобы сравнить наш «жигуленок» с фольксвагеном или наш убогий холодильник с продукцией западных фирм, вопрос тогда не стоял. Время сравнений пришло позже, и именно тогда всерьез встал вопрос об осуществлении экономических реформ.
Борьба с алкоголизмом охватила всех. Даже тех, кто не разделял ее подходов. Например, первый зампред Совмина Гейдар Алиев вместо серьезной работы вынужден был проводить длительные совещания по вопросу, является ли кефир алкогольным напитком [Рыжков Н.И. Десять лет великих потрясений. М., 1995, с. 97]. Что уж тут говорить о деятелях нижнего звена, которых в приказном порядке вынуждали внедрять трезвость.
За три года своей бурной «хозяйственной» деятельности Лигачев добился провалов в бюджете, традиционно зависимом от водочных акцизов, появления длинных очередей за вожделенной бутылочкой, гибели элитных виноградников на юге страны, а также перехода целого ряда бедолаг с алкоголя на одеколон, клей «Момент» и т.п. заменители (Со второй половины 1986 г. статистика зафиксировала резкий рост спроса на сахар. Понятно, что его использовали для самогоноварения. В том же году продажа одеколона по Москве увеличилась в 1,5 раза. В целом же по стране более чем на 30% выросла реализация клея и на 15% — жидкости для очистки стекол [Гайдар Е.Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М., 2006, с. 239-240]). Инициаторы кампании уверяли, что в качестве заменителей могут выступить соки, минводы и мороженое, но это лишь еще раз доказало истинность фразы, брошенной как-то Андроповым: «Мы не знаем страны, в которой живем».
Ближе к образу современного политика был ректор Историко-архивного института Юрий Афанасьев. Складный, мощный и в то же время интеллигентный 55-летний профессор производил впечатление образцового парламентария западного типа. Казалось, что именно таким — умным и представительным — должен быть президент демократической страны.
Афанасьев почти всегда говорил к месту и по делу, но со временем выяснилось, что он все же по складу мышления не более чем университетский профессор. «Драйва», столь необходимого каждому политику, у него не оказалось. Да и кропотливой, ежедневной оргработой он не был готов заниматься [Попов Г.Х. Снова в оппозиции, с. 72]. Как и Сахаров он боролся не за власть, а за идеи. Но идеи без власти — это не более чем развлечение для узкой группы интеллектуалов.
Кроме того, идеи все чаще выводили Афанасьева на улицу. Он требовал от Горбачева резкой демократизации и отказа от опоры на номенклатуру Шейнис В.Л. Взлет и падение парламента. Т. 1. М., 2005, с. 227]. Афанасьев стремился возглавить народ, поскольку как историк знал, насколько влиятельными могут быть взбунтовавшиеся массы. Однако профессор не учитывал тот факт, что реальный политический процесс все же массами не делается. Нужно уметь работать с элитами, строить альянсы, топить противников и подтягивать соратников. С этим у Афанасьева дела обстояли неважно, а потому он вскоре сошел с политической сцены.